«Это? — мысленно ответил он. — Да».

Дурное место. Населенное воспоминаниями, точно пропитанное смрадным запахом.

Чтобы разрядить нервное напряжение, он повел Безмолвную дальше, указал рукой в сторону носа и послал ей образ канатного ящика в трюмной палубе.

«Я ждала там тебя», — мысленно ответила она. Слова прозвучали так отчетливо, словно она громко произнесла их вслух в темноте — разве только ни один из детей не проснулся.

Крозье задрожал, взволнованный признанием.

Они поднялись по главному трапу в жилую палубу.

Здесь было гораздо светлее. Крозье осознал, что дневной свет — наконец-то — проникает сквозь престонские иллюминаторы, врезанные в верхнюю палубу. Заиндевевшие выпуклые стекла казались матовыми, но в кои-то веки не были ни засыпаны снегом, ни накрыты брезентом.

Жилая палуба казалась пустой: все подвесные койки аккуратно свернуты и убраны на место, обеденный стол висит под подволоком между бимсами, а матросские сундуки стоят вдоль стен. В центре носовой части кубрика темнела огромная холодная фрейзеровская плита.

Крозье попытался вспомнить, жив ли был мистер Диггл, когда его, капитана, выманили на лед и расстреляли. Впервые за долгое время он мысленно произнес это имя: мистер Диггл.

«Впервые за долгое время я думаю на своем языке».

Крозье невольно улыбнулся. «На своем языке». Если действительно существует богиня вроде Седны, которая правит миром, ее настоящее имя — Ирония Судьбы.

Безмолвная потянула его в сторону кормы.

Каюты и офицерские столовые, в которые они заглянули, были пустыми.

Крозье гадал, кто же все-таки добрался до «Террора» и поплыл на нем в южном направлении.

Дево со своими людьми из лагеря Спасения?

Он почти не сомневался, что мистер Дево и остальные двинулись дальше на юг в лодках.

Хикки со своими людьми?

Памятуя о докторе Гудсере, он надеялся, что так оно и есть, хотя и не верил в такую возможность. Помимо лейтенанта Ходжсона (а Крозье подозревал, что он прожил недолго в этой шайке головорезов) среди них едва ли был человек, способный управлять «Террором», а тем более отыскивать путь во льдах.

Таким образом, оставались три человека, которые покинули лагерь Спасения с намерением совершить пеший поход по суше, — Рубен Мейл, Роберт Синклер и Сэмюел Хани. Могли ли баковый старшина, фор-марсовый старшина и кузнец провести «Террор» по каналам во льдах почти на двести миль в южном направлении?

Крозье почувствовал головокружение и легкую тошноту, когда в памяти всплыли имена и лица мужчин. Он почти слышал их голоса. Он слышал их голоса.

Пухтоорак был прав: теперь здесь обитали пиификсааки — призраки, оставшиеся на корабле, чтобы преследовать живых.

На койке Френсиса Родона Мойры Крозье лежал труп.

Насколько они могли судить, обследовав в темноте среднюю и трюмную палубы, это был единственный труп на корабле.

«Почему он решил умереть в моей постели?» — недоумевал Крозье.

Мертвец был ростом с Крозье. По одежде установить личность покойного — он умер под одеялами в бушлате, вязаной шапке и шерстяных штанах, что казалось странным, поскольку плавание, по всей видимости, происходило летом, — не представлялось возможным. Крозье не имел ни малейшего желания обшаривать его карманы.

Голые кисти и шея мужчины побурели, высохли и сморщились, но именно при виде лица Крозье пожалел, что престонские иллюминаторы так хорошо пропускают свет.

Глаза походили на коричневые стеклянные шарики. Растрепанные волосы и борода были такими длинными, что казалось вполне вероятным, что они продолжали расти еще много месяцев после смерти мужчины. Губы усохли и из-за сокращения лицевых мышц растянулись в ужасном оскале, обнажив зубы и десны.

Именно зубы производили самое жуткое впечатление. Передние зубы, не выпавшие от цинги, были желтыми, очень широкими и невероятно длинными — три дюйма, самое малое, — словно они продолжали расти, как на протяжении всей жизни растут резцы у кролика или крысы, пока не загибаются и не вонзаются в собственное горло животного, если их постоянно не стачивать обо что-нибудь твердое.

Зубы мертвеца были поистине невероятными, но Крозье все смотрел на них в сером сумеречном свете, проникавшем сквозь иллюминатор в потолке своей бывшей каюты. Это, осознал он, не первая невероятная вещь, которую он увидел или пережил за последние несколько лет. И вполне возможно, не последняя.

«Пойдем», — знаком сказал он Безмолвной. Он не хотел посылать мысли здесь, где все вещи слушали и слышали.

Крозье пришлось воспользоваться пожарным топором, чтобы вскрыть задраенный и заколоченный главный люк. Не задаваясь вопросом, кто задраил люк и зачем — или задраил ли его столь прочно человек, чей труп сейчас лежал в каюте внизу, — он отбросил топор в сторону, выбрался на верхнюю палубу и помог Безмолвной подняться по трапу.

Ворон беспокойно зашевелился, пробуждаясь, но снова тихонько засопел, когда Безмолвная укачала его на руках.

«Подожди здесь», — знаками сказал он и снова спустился вниз.

Сначала он вынес на верхнюю палубу тяжелый теодолит и несколько своих старых справочников, быстро снял показания прибора и нацарапал координаты своего местоположения на полях пропитанного солью судового журнала. Потом он отнес теодолит и книги обратно вниз и бросил там, хорошо понимая, что произведенное в последний раз вычисление координат корабля является, наверное, самым бесполезным и бессмысленным поступком из всех, какие он совершал в течение своей долгой жизни, состоявшей из бесполезных и бессмысленных поступков. Но он также понимал, что должен сделать это.

Как должен сделать то, что сделал в следующую очередь.

В темной пороховой камере он вскрыл один за другим три бочонка с порохом и содержимое первого высыпал на пол средней палубы и ступеньки ведущего в трюм трапа, содержимое второго растряс по всей жилой палубе (в частности за открытой дверью своей каюты), а содержимое третьего рассыпал черными полосами по верхней палубе, где стояла Безмолвная с детьми. Асиаюк и восемь остальных эскимосов обогнули корабль и теперь наблюдали за происходящим со стороны левого борта, с расстояния тридцати ярдов.

Крозье хотел остаться под открытым небом, пусть даже сумеречным, но заставил себя еще раз спуститься на среднюю палубу.

Из последнего оставшегося на корабле бочонка с керосином он расплескал горючее во всех трех палубах, хорошенько облив двери и переборки собственной каюты. Он поколебался с минуту всего лишь раз, в дверях кают-компании, глядя на стеллажи с сотнями томов.

«Господи, что плохого в том, если я возьму несколько книг, чтобы коротать за ними время долгими темными зимами?»

Но теперь в них обитала инуа мертвого корабля. Чуть не плача, Крозье плеснул на стеллажи керосином.

Разлив остатки горючего по верхней палубе, он отшвырнул пустой бочонок далеко на лед.

«Одна последняя ходка вниз, — на пальцах сказал он Безмолвной. — Спускайся с детьми на лед, любимая».

Шведские спички лежали там, где он их оставил: в ящике его стола.

На мгновение Крозье показалось, будто он слышит скрип койки и шорох обледенелых одеял, под которыми шевелится мумифицировавшийся труп. Он явственно услышал треск иссохших сухожилий, когда мертвая коричневая рука с длинными коричневыми пальцами и ужасно длинными желтыми ногтями медленно поднялась и потянулась к нему.

Крозье не повернулся. И не побежал. И не глянул через плечо. Он медленно вышел из каюты, переступая через полосы черного пороха и лужицы керосина.

Он немного спустился по главному трапу, прежде чем зажег и бросил первую спичку. Порох вспыхнул с громким хлопком, пламя охватило переборку, обильно политую керосином, и стремительно побежало к носу и корме по пороховому следу.

Хотя огня на одной средней палубе было вполне достаточно — шпангоуты и бимсы высохли до состояния трута в этой арктической пустыне, — он все же задержался, чтобы поджечь порох на жилой палубе, а затем на верхней.